"Волхв" ("Маг") - самый популярный роман выдающегося английского писателя. Вышедший в Англии в 60-е годы, он принес мировую славу автору. Реалистическая традиция сочетается в книге с элементами детектива, эротики и мистики. Блестящий стилист, мастер парадоксальной интриги, Фаулз обрекает читателя бесконечно разгадывать смысл своего таинственного повествования.
     На небольшом греческом островке ставятся жуткие и жестокие психологические эксперименты, связанные с самыми сильными эмоциями и страхами людей и превращающие их жизнь в пытку. Опыты проводит некий таинственный "маг". В книге тесно переплетаются реализм, мистика и элементы детектива, а эротические сцены по праву считаются лучшими из всего, написанного о плотской любви во второй половине ХХ века.

     Предварительные наброски сюжета и романа относятся к 50-м годам, работа над первой версией продолжалась более десяти лет. Однако необычный и причудливый характер многих сюжетных линий, неудовлетворенность техническим воплощением сложных идей не позволили Фаулзу представить свою почти завершенную книгу на суд читателей и критиков. Успех первого романа "Коллекционер" (1963) вдохновил писателя на продолжение работы над любимым детищем. Первая публикация появляется в 1966 году, второе издание в 1977, претерпевшее небольшие поправки и изменения, а также содержащее предисловие автора. Оригинальность сюжета определялась замыслом художника "совместить очень необычную ситуацию" и "реалистически представленные характеры". Как и все последующие романы Фаулза, поэтика "Волхва" строится на разработанной им своеобразной внутренней структуре, названной одним критиком "барочной". В книге четко прослеживаются три художественных уровня: реальный, мифологический и историко-культурный.
     Действие романа происходит в Англии (I и III части) и в Греции (II часть) в 1950-е годы. Роман наполнен вполне узнаваемыми реалиями времени. Главный герой произведения - Николас Эрфе (от его имени ведется повествование в традиционной форме английского романа воспитания), выпускник Оксфорда, типичный представитель послевоенной английской интеллигенции. Романтичный одиночка, ненавидящий нынешнее время и скептически относящийся к своей "английскости", Николас Эрфе бежит от обыденности настоящего и предсказуемости своего будущего на далекий греческий остров Фраксос в поисках "новой тайны", воображаемой жизни, острых ощущений. Для Эрфе, увлеченного модными в то время идеями экзистенциализма, вымышленный, нереальный мир более ценен и интересен, чем мир, в котором он вынужден пребывать.
     Философская основа романа, как и всего творчества писателя, представляет собой, по признанию самого Фаулза, "своеобразное рагу о сути человеческого существования", главными ингредиентами которого являются философия экзистенциализма и аналитическая психология К. Г. Юнга. Вот почему для всех произведений английского романиста так значимы проблемы свободы выбора, поиска "аутентичности", избрание "подлинного поведения", претерпевшие оригинальную авторскую трактовку и переосмысление. Ключом к пониманию философской идеи "Волхва" служат пояснения самого писателя в предисловии ко второму изданию, а также название романа и его первоначальная версия "Игра в бога".
     Роль мага, волшебника, учителя, всемогущего бога, искусителя и судьи играет на острове загадочный миллионер и великий мистификатор Морис Кончис. Он создает для Эрфе типичные экзистенциальные ситуации, используя для этого мистические аттракционы, театрализованные представления, галлюцинативные видения (с помощью наркотиков), выявляя, таким образом, прежде всего для Николаса его истинные помыслы, скрытые желания, его подлинную суть, вскрывая в духе аналитической психологии Юнга ложные заблуждения героя. По замыслу Фаулза, Кончис должен был "продемонстрировать набор личин, воплощающих представления о боге - от мистического до научно-популярного; набор ложных понятий о том, чего на самом деле нет, - об абсолютном знании и абсолютном могуществе". Разрушение подобных миражей Фаулз считает основной задачей гуманиста. Вымышленная биография Кончиса и его история об отказе стрелять в пленных партизан для того, чтобы спасти 70 заложников-селян в годы фашистской оккупации острова, ставят под сомнение основную идею экзистенциализма об абсолютности свободы выбора личности вне морали. Проводя своего героя через многочисленные искушения, соблазны вседозволенности сказочно-романтического, "книжного" мира, писатель возвращает его вновь в реальный мир, но уже по-новому осмысляющего свои отношения с ним. Для него открывается "сверхзаповедь, соединяющая в себе все десять: не терзай ближнего своего понапрасну", он постигает смысл любви и ответственности, как неотъемлемых составляющих понятия "свобода". Критики усматривают в "Волхве" и элементы поэтики мифологического романа. Эпиграф Фаулзом взят из известной гадательной книги: "на столе перед магом - символы четырех мастей, означающие элементы жизни... он играет с ними по своему желанию. Внизу лежат розы и лилии,..". Намеченная здесь схема реализуется в романе. Лилия (Жюли) и Роза (Джун) - имена главных участниц представлений на вилле Кончиса.
     Фамилия Николаса - Эрфе (искаженное от английского earth - "земля") - оказывается созвучной имени мифического певца Орфея. Испытания, которым подвергается герой в Бурани, на роскошной вилле мага, аналогичны спуску Орфея в подземное царство, тем более, что в одном из эпизодов Николас спускается в подземный тайник. Орфей спускается в подземное царство, чтобы вернуть свою Эвридику, Эрфе через раскрытие обманов и тайн Кончиса получает возможность вновь обрести покинутую им любимую Алисон. Литературный или историко-культурный пласт романа складывается из многочисленных литературных, философских, ис торических аллюзий, параллелей, реминисценций (от античных авторов до современных поэтов и философов). Эпиграфы к трем частям взяты из книги "Жюстина, или Несчастная судьба добродетели" маркиза де Сада. Третья часть романа, по признанию самого автора, явно строится на параллелях к любимому роману Фаулза "Большие ожидания" Диккенса. Госпожа Лилия де Сейтас имеет литературный прототип Мисс Хэвишем, а Николас, как и Пип, утрачивает многие дорогие его сердцу иллюзии. Кончис сравнивает себя с шекспировским волшебником Просперо из драмы Шекспира "Буря". Писатель отмечал конкретное влияние трех литературных источников во время написания "Волхва": "Большой Мольн" францухкого писателя Алена Фурнье, "Бевис. История одного мальчика" английского писателя и натуралиста Ричарда Джеффриса и уже упомянутый роман Диккенса. Все эти произведения обращаются к проблеме становления и самопознания личности - магистральной теме всего творчества Фаулза.
     Роман "Волхв" вызвал самую разноречивую критику и горячие отклики читателей. Литературоведы назвали этот роман "усложненным и спорным", "символическим" и "мистическим", самым "неясным" и "изобретательным", "парадоксальным" и "причудливым".
     По мнению автора, вопросы, возникающие у читателя при прочтении "Волхва", не обязательно должны иметь "точные ответы и заранее заданные верные реакции", так как главное - это вызвать отклик в душе. Не случайно, в предисловии ко второму изданию Фаулз обратил внимание читателя на последние строчки романа, взятые из анонимной римской поэмы второй половины II - первой половины III в. "Всенощной Венеры":

   "завтра познает любовь не любивший ни разу, и тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь".

     Именно эти строчки, по мнению автора, содержат намек на развязку романа, как и надежду на торжество этого пророчества.

     С очередным переизданием "Волхва" - на этот раз в издательстве "Махаон" - пришла очередь и мне прочитать наиболее значительный роман Фаулза с бумажного носителя. Читать с экрана его сложно, неприятно, и это оказалось мне в свое время не по силам. На благо писаны романы Фаулза по большинству языком размеренным, с четким и неспешным внутренним ритмом, и бросил я без сожаления и без особых последствий.      По времени написания это первый его роман, и (тем не менее!) лучший - по многим параметрам. Интеллектуальный эксперимент тотального саморазоблачения иллюзий, а по отношению к Николасу эксперимент унижения - он в полной мере удался. Делая некоторую скидку на невероятную сложность темы, добродушно упуская некоторые моменты, отвергнутые в силу причуд моего собственного вкуса, надо признать, что роман как минимум очень хорош, а возможно, и велик, как принято считать. Мне трудно это оценить хоть сколь-нибудь объективно - если вообще может быть объективно личное мнение - так как слишком давно не читал я сознательно романов, классически построенных, биографических романов, привязанных к жизненному пути. Поэтому общие оценки оставлю, и лишь отмечу несколько интересных моментов.
     По своей структуре - не по наполнению - "Волхв" подобен "Мантиссе". В обоих романах реальность, словно матрешка, постепенно распадется, раскалывается со скрипом; и отличие лишь в том, что Майлз на равных формирует - или по крайней мере раскрашивает - каждую следующую куколку, а Эрфе на должности любимого кролика лишь недовольно прядает ушками.
     Такое положение главного героя, которому, конечно, и сопереживаешь, и с которым иногда отождествляешься, сильно напрягает; сюжет в таком случае - лишь ошейник, и если принять во внимание его жестокость, то это строгий ошейник. Ложь героев романа - ложь второго порядка, после авторской; и, равно как и Николас, я потерялся в ней. Это довольно странное чувство: постигать строку за строкой, зная, это это лишь иллюзия, причем не привычная, созданная автором, а обреченная на скорый конец игра созданных им теней. Это быстро понимаешь - прием от раза к разу повторяется в различных вариациях - но принять я это так и не смог и каждый раз обманывался. Собственно, мастерство Фаулза главным образом проявилось в том, что к концу книги я стойко стал его ненавидеть; и я благодарен ему за это, ибо реальная жизнь уже давно отвадила от меня эту эмоцию, насытив другими.
     В том размеренном ритме, который свойственен прозе Фаулза вообще, я видел одно время главный ее недостаток, порождающий недостаток эмоциональности. "Волхв" изменил мое мнение об этой черте: здесь размеренность является тем метрономом, что усыпляет внимание, позволяя обманываться - уж эта матрешка точно последняя! иначе зачем было бы ее так подробно расписывать? - до самого конца.
     Вообще описания Фаулза, главным образом описания природы, заслуживают отдельного разговора. В отношении к пейзажу вообще литература, мне кажется, прошла несколько периодов. Проза Фаулза - на грани, на лезвии, отсекшем природу от сознания современного человека. Нынче гораздо более интересными считаются проблемы человеческие, хлопотливо взлелеянные внутренние переживания, их бережный пересказ или безжалостный анализ, а пейзажная проза мирно закончила свой век со смертью пейзажей в угоду научно-техническому прогрессу. Дети будут знать планету по фильмам "Discovery Channel" - пейзаж умер вместе с теми, кто понимал его. Греческие экскурсии Фаулза скучны сами по себе, но в то же время захватывающе интересны постоянным противоречием: Фаулз пишет о природе как человек современный, воспринимающий ее со стороны, с позиции наблюдателя, восхищенного и очарованного чужим и новым, не узнающим, но познающим окружающее. Так в абсолютном большинстве случаев. Но при этом пишет он о ней потрепанными многими поколениями романтиков словами, и избитость употребляемых выражений окупается лишь тем, что, по-видимому, для описания пейзажей они и были выдуманы и введены в обращение.
     Нынче же пейзаж для многих писателей - ей богу, хороших! - выступает лишь дополнительным поводом поиграть словами, подобрать, может, меткое сравнение или же через описание выразить отношение к окружающему, в пику настроению, им, пейзажем, формируемому. Литературная действительность поглотила, подмяла под себя действительность низшего порядка - действительность, подаренную созерцанием.
     Впрочем, я не большой поклонник - и потому небольшой знаток, надо признать - пейзажной прозы, и думаю потому, что литература от этого, по-моему, немного потеряла.
     Вторым, к сожалению, ожидаемым разочарованием, стало неумение Фаулза преподнести подобающую развязку запутанному клубку интриг. Не спорю, демонический маскарад с разобрачением, конечно, впечатляет, но филигранным решением, когда окончание было бы достойно начала и середины, его никак назвать нельзя. Грубо и неинтеллектуально. Жаль, конечно, но понемногу я и к этому привыкаю.
     Впрочем, конечно, недостатки это надуманные, а роман читается с большим удовольствием и постоянным - что вообще Фаулзу несвойственно - неослабевающим интересом. Интрига закручена не просто лихо, но и глубоко, как штопор бутылочный. Собственно, каждый выход из него - на этот раз, имея в виду фигуру высшего пилотажа - дарует следующий шанс обмануться. Конечно, в такой ситуации я просто не мог не сыграть в любимую игру "угадай развитие сюжета", но угадал лишь один раз - с фиктивной смертью Алисон. Учитывая, что из гордости и азарта я потратил немало времени, это может служить показателем моей глупости и лени, пожалуй, в большей мере, нежели гения Фаулза, и все же роман великолепен - как бы ни двусмысленна была похвала ленивого дурня...

     "Волхв" появился вовремя. Как раз в тот момент, когда мне и моим сверстникам было примерно столько же лет, сколько главному герою. В двадцать и в тридцать его проблемы и мучения показались бы одинаково надуманными. В двадцать пять они довольно близко совпали с тем , что мы испытывали в своей, совсем не похожей жизни. Что именно так подействовало - затрудняюсь сказать. Но помню отчетливо, что эту книгу я подолгу обсуждал поочередно со всеми своими ближайшими друзьями (по - разному - с одним больше говорил за любовь, с другим за перевод, с третьим за Грецию) - других подобных случаев не припомню. И тон всех этих разговоров был скорее восторженный.
     У меня была своя, личная причина трепетно относиться к этому роману. Мне казалось, что герой, Николас Эрфе, очень похож на меня по складу ума и характера. Большинство его реакций я легко проецировал на собственное поведение. Мне казалось, что он правильно читает, правильно шутит, правильно ест, правильно курит. Одно время я даже предлагал девушкам, за которыми ухаживал, почитать "Волхва" - впрочем, неизменно безуспешно. Сейчас я перечитал роман. Правда , не второй, исправленный и дополненный автором вариант, переведенный у нас, а первоначальный. Несколько лет назад в одном из чат - румов "Америки онлайн" я наткнулся, кто бы мог подумать, на дискуссию о "Волхве", и все ее участники хором признали, что второй вариант sucks, а первый, наоборот, rulez. Меня это заинтриговало и интригует до сих пор. Если память не подводит меня по - крупному, исправления и дополнения во втором издании были вполне косметические. Ну, добавилась пара сексуальных сцен. Главным образом оттого, что загадочная девушка Лили (или как ее там) во втором варианте герою все - таки дала, а в первом так и осталась динамисткой par excellence. Ну, наверное, чем старше становишься, тем менее удивительным кажется релятивизм сексуальных и прочих чувств. Но по большому счету ничего это не меняет. Так вот, по прошествии лет шести симпатизировать герою - рассказчику стало гораздо труднее. Его утонченность теперь воспринимается скорее как выпендреж. Еще в первом чтении меня возмущало, что, столкнувшись с чудом, он не принимает его всей душой и без вопросов, а ищет всему рациональное объяснение, спрятанные динамики, потайные комнаты и т. д . Сейчас возмущение усилилось. Особенно возмутительно, что в конечном счете он оказывается прав. Увеличилась и культурная дистанция , отделяющая меня от Николаса Эрфе. Тогда я не замечал, как много он рефлексирует по поводу своей английскости , как старается противопоставить себя, островитянина - Континенту; как рассматривает в этих терминах игру, навязанную ему европейцем Морисом "Волхвом" Кончисом; как дистанцируется от фашизма на том основании, что Европа могла породить таких чудовищ , а Англия - нет. Мы если и вспоминаем об этой особенности английского национального сознания, то чаще всего - в ироническом контексте; а тут кроется драма шекспировских масштабов. Я получил дополнительное подтверждение этому, когда прочел другой роман Фаулза, "Дэниэл Мартин" (переводился ли он у нас - не знаю, не слышал ). Его герой - mutatis mutandis тот же Эрфе, только двадцать лет спустя. И внутренний мир этого образованного, умного, сексапильного, во всех смыслах состоятельного мужчины повергает в полный ужас. Если верить Фаулзу, получается, что за тонкую душевную организацию англичанин вынужден платить такой разрушительной рефлексией, какая не снилась всем героям Достоевского , вместе взятым. Вот что делает с людьми островная жизнь. Другое дело - греческий остров Фраксос, на котором разворачивается основное действие "Волхва". Трудно представить себе человека, которого при чтении романа не охватило бы острое желание поехать в Грецию. Вроде бы ничего нового Фаулз не говорит - кто ж не знает про море , солнце, сосны и античные статуи - но читатель не может не почувствовать наваждение, владеющее героем среди этой природы, этой страны. В "Дэниэле Мартине" так же сочно поданы Египет, Сирия и Нью - Мексико. Очень трудно убедительно писать про чужие страны и про путешествия, а Фаулзу это удается блестяще. Я хотел этот выпуск составить совсем по - другому - написал тем, с кем жарко обсуждал роман несколько лет назад , попросил прислать любые соображения на этот счет. Никто на призыв не откликнулся. Что само по себе о чем - то говорит. Зато идея "игры в Бога" (рабочее название романа) в последнее время прижилась чрезвычайно в кинематографе. Едва ли не все сколько - нибудь известные картины последних лет, идущие под жанровым определением "психологический триллер", используют фабулу Фаулза - от примитивной "Игры" до остроумного "Шоу Трумана ", параноидального "Испанского узника" и технофобского "eXistenZ" - а. Есть, правда, принципиальное отличие: в романе открытый финал, оставляющий острое чувство дискомфорта, примерно как "Твин Пикс" (еще одно воспоминание поры первого прочтения "Волхва"). Но это, кажется, даже для голливудского кино больше не табу. Один критик справедливо заметил, что в лучшие романы Фаулза можно по - старомодному погружаться и жить в них. К "Волхву" это относится в огромной степени; и русскому читателю повезло с переводом, в котором можно было жить так же полноценно, как в оригинале. У меня нет под рукой русского текста , чтобы процитировать ряд находок переводчика, но я хорошо помню, как приятно мне было увидеть, что когда Кончис цитирует Катулла, Кузьминский в примечании приводит перевод этой строки в версии М. Л. Гаспарова, только что обнародованной в журнальной статье и нигде более не доступной. Мне показалось также, что английскость диалогов - Николас Эрфе учился в Оксфорде, и это из него прет - в переводе оказалась несколько затушевана - возможно, оттого , что русский язык не в состоянии переварить наличие understatement ' а в каждой фразе. Впрочем, это могло быть сознательное переводческое решение - уж кому, как не переводчику, приходится жить в переводимом тексте и видеть его изнутри из недоступных другим ракурсов. Но об этих делах можно узнать только из первых уст.

     Несчастная судьба добродетели. Излюбленный аргумент популярной педагогики гласит, что основа личности формируется до трех лет. Психоанализ любого извода, как бы витиевато ни кустился, растет из того же фундамента, имя которому - античность. Детство человечества. Не историческое прошлое - но то, что в подкорке любого европейца. Принцип удовольствия. Чистая эстетика. Предопределение до морали. Красота - знание - сила. История - миф - метафора.
     Герой романа Фаулза молодой англичанин Николас Эрфе попадает в этот мир дважды - телом и душой. Получив место школьного учителя на затерянном в Эгейском море греческом острове, среди чистейших и гармоничнейших на Земле пейзажей, где бесхитростные пейзане запросто могут носить имена Гермес и Аполлон, где перестаешь ощущать течение времени и словно присутствуешь при зарождении легенд. И наконец, отдавшись на волю безжалостного старого волхва - философа и гипнотизера, таинственного миллионера, играющего в бога (в античного, с маленькой буквы, не Творца, но манипулятора). Специальные знания, изощренный ум и целая армия преданных помощников ( "сговор за чьей - нибудь спиной всегда окрашен сладострастием") помогают старику бесконечно обманывать Николаса.
     Каждая новая ложь начинается как достоверный рассказ, как долгожданная правда, но оказывается очередным спектаклем, где зрителей нет, а есть лишь актеры и режиссер, чей замысел разгадать не легче, чем Божий промысел. С дьявольским хладнокровием постановщик спектаклей переходит от версий собственного прошлого к настоящей жизни своей жертвы - пациента; волхв - великий художник, и каждый моделируемый им сюжет едва ли не посильнее "Фауста" Гете. Во всяком случае, оказывается способен полностью завладеть как умом и страстью героя, так и любопытством читателя.
     Наконец лабиринт лжи захватывает всех героев и все пространство романа. Игра в бога предполагает, что иллюзия - все вокруг. Врут все, а значит, правды нет, а если и есть, то где - то в другом мире, о котором смутно помнит душа. Так исподволь современная детективная драма входит в самую сердцевину античного миросозерцания: действительность условна, она - лишь подобие, отражение, образ горнего мира. Душа попадает в дольний мир временно, и ослепленная солнцем, одурманенная неким зельем, "радостно - ложным она//Обольщается тотчас виденьем". Жизнь - сновидение. Единственная подлинная явь - вечная жизнь нерожденных и умерших - незрима, олимпийский смысл ее непостижим. Вымирают не только редкие виды животных, но и редкие виды чувств. Разоблачить волхва до конца невозможно: недаром его липовая киностудия называется "Полим", и Николас догадывается просто переставить одну букву из начала в конец слова.
     Ценой увлекательной игры в жизнь становится смерть: взаправдашняя (до отъезда в Грецию) возлюбленная Николаса, брошенная им ради иллюзорного мира , кончает с собой, но и эта смерть тоже оказывается трюком. Истина не в серпе и молоте, говорит волхв, не в звездах и полосах, не в распятии, не в инь и ян. Она в улыбке. Свободен лишь тот, кто умеет улыбаться. Стоит облечь внутреннее в слова, перестать притворяться, что мы о нем не догадываемся, - и все испорчено. "Получить ответ - все равно что умереть".
     Улыбка мага страшна, потому что она исключает слово. Однако волхв наигрался и сворачивает свою невероятную машинерию. Его эксперимент закончен, и любовники возвращаются туда, откуда начали: в Лондон, в свой роман в духе между Лоуренсом и Миллером. Обсуждать пережитое путешествие в Грецию как галлюцинаторный trip для них невозможно, немыслимо. Как и для самого Фаулза, снабдившего роман - книгу - пространным предисловием, указующим автобиографические корни сюжета (" Островная, не тронутая цивилизацией Греция остается Цирцеей"), добросовестно перечисляющим соавторов его философии, но предостерегающим: это - "не кроссворд с единственно возможным набором правильных ответов - образ, который я тщетно пытаюсь вытравить из голов нынешних интерпретаторов."Смысла" в "Волхве" не больше, чем в кляксах Роршаха, какими пользуются психологи... Если искать связную философию... - то скорее в отвергнутом заглавии, о котором я иногда жалею:" Игра в бога ". Первый вариант названия был, по всей видимости, забракован по причинам недвусмысленным: слишком очевидной становилась подоплека романа. Тем не менее следует отметить несложный трюк в основе замысла, который с потрохами выдавал заголовок. Роман в конечном итоге становился игрой в одной плоскости - чем дальше продвигался сюжет, тем менее правдоподобными становились магические развлечения Кончиса, что с очевидностью подчеркивал сам автор. Игра становилась все более искусственной и выморочной, с тем чтобы стать автопародией - на игру и бога одновременно. Но самое замечательное во всем этом - то, ради чего ставили весь этот балаган под маркой "Игра в бога" : ради нескольких последних мгновений, когда герои остаются одни в сквозняке настоящего. Где невозможно сказать"да" или "нет"- собственно, это не нужно.
     Принципиально открытая перспектива - как финал всякой игры для волхва, который развлекался игрой в бога. Другой вопрос - кто в данном случае волхв: но он, как и перспектива, тоже всегда открыт. Роман - только маска : в прорезях для глаз - всегда неизвестный.