Прежде всего, кто такой Коллекционер? Коллекционер - это формалист чертов, именно - чертов, потому как сколько ты его ни тряси, сколько ты ему ни обьясняй и сколько ты к нему ни взывай - а он все тот же, с неизменно доброй улыбкой на лице (жуткая замкнутая система). Он совсем не обязательно старый сморщенный скряга-консерватор, нет-нет, он очень даже может быть - приятный молодой человек, симпатизирующий всяким радикальним настроениям общества. Он прекрасно рисует (как Миранда), и, хотя ему еще нечего сказать своими рисунками, но ведь жизнь большая и она постепенно наполнится событиями; он уже имел многочисленные контакты с женщинами, и пусть в них не было любви - но, может быть, ее и нет, да и стоит ли думать об этом серьезно? Он всегда получает форму раньше содержания, а получив, сразу же успокаивается и ничего больше не требует. Насытившись одними внешними отношениями, он забрасывает их и переходит к другим, никак не связанным с первыми. Всякое реальное движение раздражает его, он стремится все остановить, чтобы использовать; всякое новое - пугает, уж лучше старое - оно проверенней и надежней. Он - настоящий "посторонний". Только наблюдать и созерцать, и желательно извне - с безопасного расстояния - явно ему по душе.
Нет такого предмета, процесса, отношения, которого нельзя было бы превратить в пустую оболочку, в видимость, в кажимость присутствия при действительном отсутствии. Но страшнее всего, когда это осуществляется одним человеком по отношению к другому. Коллекционер человеческих душ - не просто физически принуждающий к чему-то товарищ. Разве нельзя "убить" словом, поступком, отношением? Кто не видит внутреннего за маской поверхностного, кто не погружается в глубину, а растекается по верхам, тот убивает, умерщвляет все живое вокруг себя, не замечая этого.
Конечно, есть такие предметы, которые требуют внешнего отношения, но относиться внешним образом к внешним вещам и значит отлично разбираться, где внешнее и где внутреннее, и значит строить свое отношение в соответствии с сутью предмета. Калибаны же поступают как раз наоборот - незначительному пустяку они придают огромное значение.
Спешу успокоить всех тех читающих, которые в определенной мере узнают себя в зтих живописних картинках калибанства - чтобы заметить в себе подобное, нужно уже быть чуточку не Калибаном. Но и радоваться особо нечему - большинство наших "человекообразных современников" только человекообразны. И хотя они вздыхают иногда: "Разве ж ен-то жисть?" и тоскуют, наверное, по лучшему, но начинается новый день - и у них все как-то опять происходит по-старому, как-то так само собой все выходит по-прежнему (а перемен можно только ждать и только со стороны).
В этом страшном обществе наглядных (Фердинанд) и скрытых (Миранда) Калибанов Фаулз вскрывает ожесточенную борьбу. Не кладбище мертвецов, а реальные люди, одни - застывающие в своем развитии, другие - смело преодолевающие всякого рода ограниченность, вступают в отношения друг с другом, подходят к поворотним пунктам движения и разрешают определенным образом назревшие противоречия, то есть нигде нет статического разграничения - всюду динамика.
Несомненно, перед "ведущим" стоит нелегкая задача: нельзя бросать "ведомого" на произвол судьбы, но и нельзя делать что-то за него. Человек всегда обладает лишь тем, чего он добивается самостоятельно. Никого нельзя осчастливить насильственно.
Зачастую же мы сталкиваемся как раз с такими - крайне абстрактными отношениями людей: людям либо совсем наплевать друг на друга, либо они уже так "берутся" за чье-то воспитание, что "чертям в аду тошно" (так родители навязывают детям свои жизненные стереотипы; так религиозные "зазывалы" начиняют библией головы доверчивых, и т.п.).
Фаулз рисует отношения совершенно другого типа: "ведущий" не покушается на свободу "ведомого" и при всем неравенстве взаимодействия предполагает в оснований именно равенство - ибо оказывается, что "ведущий" тоже учится, что "ведущий" тоже не знает заранее тех лабиринтов, которыми он поведет ученика, ибо их (эти лабиринты) определяет сам ученик своими предшествующими действиями. Вот такое диалектическое отношение. Увидеть его не так-то просто. Понять и осуществить - еще труднее.
Но зато оно дает нам прекрасное обьяснение разницы между реальным, взятым из жизни идеалом, в соответствии с которым человек может творить действительно новое, и теми так называемыми "идеалами", которым мы иногда приносим в жертву и свои собственные, и чужие жизни, и которые, в конце концов, выказывают себя "пустышками". Эти так называемые "идеалы", которые вроде бы всем хороши, но никак не желают осуществляться на деле, эти иллюзии, заслоняющие собой свет реальности, обладают совершенно иной сутью и скорее заслуживают названия идолов, кумиров, фетишей, но никак не идеалов.
Больно смотреть, как часто молодые люди создают себе романтические образы каких-либо отношений и отстраняются от всяких других отношений на основании того, что они "низкие" - то есть не соответствуют их идеалу. Но как же проверить сам идеал? Насколько он, как идеал, верно рисует то, к чему надо стремиться? Разве можно создать идеал чего-либо, совершенно не зная это что-либо?
Как ни странно, но большинство молодых людей о многих предметах судят, исходя не из своей практики, а со слов других, из книг, кино, и т.д. А сработав из всего этого внешнего потока эклектический "идеальчик", в дальнейшей жизни прямо требуют, чтобы все происходило именно так, как они рисуют себе в голове, и не только требуют, но и, почувствовав сопротивление, расстраиваются, "опускают руки". Их можно понять - от такого внешнего "идеала" берут начало только два пути, и оба, скажем прямо, невеселые: либо так и останешься жить романтиком-затворником в "башне из слоновой кости", пославшим мир к этакой матери; либо, увидев и испытав на собственной шкуре, что жизнь совсем не соответствует "идеалам" - пошлешь всякие идеалы куда подальше и станешь жить "как придется" - сегодняшним днем.
Разрешение загадки - в формировании диалектического идеала, возникающего в движении и снова уходящего в него, но не существующего самого по себе.
С одной стороны, без идеала человек не смог бы активно действовать, а был бы лишь пассивно-воспринимающей системой, с другой стороны, в то же время любой идеал не соответствует в абсолютной степени оригиналу, а всегда оставляет желать лучшего в понимании. Данное противоречие непосредственно живет и разрешается в человеческой деятельности опредмечивания и распредмечивания.
Воплощение действительного идеала и есть его новое формирование - умирая в предмете, то есть переставая быть только образом в голове, а становясь конкретной формой, идеал наталкивается на сопротивление того материала, в котором он воплощается, и здесь происходит корректировка его самого - идеал становится новым и, таким образом, возрождается. Но возрождается лишь для того, чтобы дальше воплощаться.
Движение этих кругов задает спиралевидный характер развития отношения человека и предмета, когда с каждым кругом человек все глубже, все полнее проникает в суть. Поэтому-то "водящие" Фаулза сами "водятся", и их действия - не театральное представление, в котором кто-то должен играть отведенные ему раз и навсегда роли, а сама жизнь, с попыткой своего осознания, с попыткой управления ее становлением.
Источник информации
|